В то далёкое лето. Повести, рассказы - Левон Восканович Адян
А если это бывал молодой парень, то он торопливо отвечал:
— Да, смотрел, но потом, потом, сейчас нет времени.
Мальчик с сожалением смотрел то за той, то за другим, и взглядом искал третьего, с которым можно было, наконец, поспорить, как следует.
Вначале, его судейская беспристрастность была несомненной. Однако, эта беспристрастность длилась недолго, и мальчик начинал хитрить, в основном, когда ребята с одного двора соревновались с мальчишками другого двора. Он хитрил, конечно в пользу «своей» команды (он говорил: «Мы выигрываем», или «Мы проигрываем».) И когда случалось так, что мальчик заходил далеко в своей предвзятости, игроки противоположной команды пытались с той стороны ограды призывать его к порядку.
А если это не помогало, кто-нибудь из них, вышедший из терпения, подбегал к нему и со злостью поднимал над ним кулак, готовый ударить его, особенно, когда команда проигрывала, или игра никак не клеилась, и все были в нервном состоянии.
Мальчик смотрел спокойно на эти пальцы, сжатые в кулак, и слегка улыбался. И улыбка у него была, какая-то, дерзкая. И непонятно было, хочет он, чтоб его, действительно, ударили, или нет, чтоб между ним и этими парнями возникла драка, такая драка, которая бывает между другими мальчишками, когда из-за одной неудачной передачи цепляются, и начинается беспощадная потасовка, на время, забывая об игре?
Мальчик точно знает, что никакой драки не будет, что кулак, нависший над его головой, так и останется висеть в воздухе… И исподлобья видит, как ребята с их ли двора, или с соседнего, оставив игру, медленно подходят к тому, кто осмелился поднять руку, чтоб ударить его. Он, также, знал, что если тому взбредет в голову ударить, другие на месте изобьют обидчика. Мальчик знал и об этом, но это его не радовало. Потому что, когда поднимают руку на кого-то, будь то свой или чужой, все равно, другие подходят не избивать, а просто ждут честного боя один-на один, драка лицом к лицу.
А, вот, с ним такого никогда не бывает, и, просто никаких драк у него ни с кем не бывает. И сейчас не будет. И когда тот, кто поднимает руку, чтоб ударить его, так и не ударив, уходит, с сожалением махая рукой, у мальчика начинает дрожать скула, он опускает голову, и некоторое время слезы не дают рассмотреть стрелки на циферблате часов. Потому что для него оскорбительно, и оскорбительным является то, что, будь он даже тысячу раз виноват перед мальчиками, все равно, никакой драки с ним не будет. И даже быть не может. И даже если будет, вместо него драться будут другие…
Из-за подобной несправедливости мальчик начинает мстить и своим, и чужим, мстить давшим ему судьбой единственным оружием — своей неприкосновенностью.
Он назначает штрафные удары в тех случаях, когда никаких нарушений в игре нет и не останавливает игру, когда нарушения явные. Мальчик нарочно путает счет забитых и пропущенных мячей, мячи, забитые одной командой, передает другой, придумывает и называет игроков обидными прозвищами, колкими словечками комментирует игру, не замечая того, что его, как судью уже никто не слушает, и игра, просто так, сама по себе продолжается, а его жесткие замечания и восклицания среди игроков вызывают лишь снисходительную улыбку, мол, кто тебя слушает. Всем кажется, что мальчик злой от того, что кто-то попробовал его ударить. Но никто не знает, что он, действительно, злой не на то, что попробовали его ударить, а на то, что подняли руку на него, чтобы ударить, — и не ударили. Потому, что его бить нельзя. Потому, что на нем проклятие неприкосновенности, а мальчик хочет быть таким, как все, не хочет быть судьей за железной оградой, не хочет быть злым комментатором игры, осознавая, что за это ему ничего не будет как, и за ядовитые прозвища, даваемые игрокам, а хочет играть по ту сторону проклятой ограды, ударить в сторону ворот (два необожженных кирпича, слева и справа на расстоянии шести шагов), забить гол, ведь он отлично знает, как это делать, как метко передавать и принимать мяч, разбивать вдребезги окна соседей, а потом вместе со всеми мчаться за кочегарку, пока хозяин разбитого окна в полосатом домашнем халате не успел выбежать во двор и пригласить всех соседей в свидетели этому невиданному безобразию.
Однако, игроки не знают всего этого, продолжают злиться на несправедливое судейство и, наконец, отказываются от него. Сами играют, сами и судят, коллективным путем. Мальчик успокаивается. Прошла у него злость. Все прошло. С чувством ужасного, беспросветного одиночества он остался совершенно одиноким в этом огромном, красивом, светлом мире, полном веселых детских голосов…
И мальчик, безмолвно замкнувшись в себе, безучастный ко всему, что происходит за оградой, долго сидит на деревянной скамейке и с тоской смотрит то на часы, то в дальний конец двора, то на противоположное здание.
На четвертом этаже того дома живет девочка — его ровесница. Она иногда выходит на балкон, и, глядя на нее, мальчик волнуется. Его также охватывает волнение, когда близится время возвращения девочки из школы… Мальчик внутренне чувствует этот момент, и сердце его начитанет биться очень часто.
Размахивая сумочкой, издали появляется своенравная девочка с красными лентами в косичках, эстетичная, стройная, с тонкой талией, как молодая ивушка, с сияющими черными глазами и пылающими, как костер, розовыми пухлыми губами, не останавливаясь, улыбаясь, проходит мимо мальчика, и он, потом, весь день не может ее забыть.
И вот, наконец, из-за здания появляются зеленые «Жигули» отца. Не спеша машина заворачивает во двор и на малой скорости, подъезжая к подъезду, останавливается. Мягко хлопает дверца, из машины выходит отец.
Он еще молодой, но уже седоволосый, и лицо у него уставшее. А взгляд спопокойный, но уверенный. Он подходит к сыну, здоровается с ним, как со взрослым, потом смотрит на тех, кто играет по ту сторону ограды. Обращается к сыну:
— Сегодня ты не судишь игру?
Сын отводит глаза и говорит:
— Они не хотят, чтоб я судил.
— Почему? — Отец смотрит на него строго и требовательно, словно заранее осуждая ответ на его вопрос. — Почему не хотят? — повторяет он свой вопрос Он никогда не обращается к сыну ласково.
— Я сужу не так, как нужно, — глубоко вздохнув, произносит мальчик.
— По-моему, они правы. Игру необходимо судить справедливо. Или, ты не согласен?
Мальчик вначале молчит, после чего робко смотрит на отца и говорит:
— Согласен. — И улыбается. В присутствии отца ему легко улыбаться, непринужденно.
— Вот и прекрасно. А теперь прочитай
